Старый Ивар сидел на перевернутой лодке, штопая сеть толстой иглой из китовой кости. Воздух пах солью, гниющей рыбой и холодной водой. Перед ним, у нового причала, суетился паренек лет двадцати, приехавший из города на лето. Паренек полировал борт своей яхты - ослепительно белой, гладкой, без единой царапины. Она называлась «Безмятежность».

Паренек нашел на идеальном лаке крошечную ссадину, не больше ногтя. Он охал, тер ее бархатной тряпочкой и чуть не плакал.

Ивар молча наблюдал за ним, покачивая головой. Наконец, не выдержав, он хрипло крикнул:

- Что, боевое крещение получила твоя скорлупка?

Городской вздрогнул.

- Какое крещение? Она же испорчена! Весь вид пропал.

Ивар усмехнулся в седую бороду и шлепнул ладонью по борту своей лодки. Его старый ялик звали «Ева». Дерево было темным от времени и соленой воды, оно испещрено сотнями шрамов, вмятин и глубоких царапин. В одном месте виднелась грубая свинцовая заплатка.

- Видишь вот эту? - Ивар ткнул узловатым пальцем в глубокую борозду у носа. - Это я со скалами у Чертова мыса целовался. Еле выгреб. Зато притащил трех самых больших тунцов за тот сезон. Вся деревня гуляла.

Он провел рукой ниже, к заплатке.

- А это - подарок от патрульного катера. В чужих водах рыбачил, дурак был молодой. Пришлось уходить, когда по мне стрелять начали. Слава Богу, жив остался.

Паренек смотрел то на свою крошечную царапину, то на изувеченный борт «Евы». Он молчал.

- Ты свою лодку для чего купил, мальчик? - негромко спросил Ивар, снова принимаясь за сеть. - Чтобы с нее пылинки сдувать и хвастаться, показывая, какая она гладкая? Или чтобы в море ходить?

- Чтобы… ходить, конечно, - неуверенно ответил городской.

- Ну так вот, - Ивар кивнул на ссадину. - Это не порча. Это начало первой истории. А без них твоя «Безмятежность» - просто кусок мертвого пластика. Красивый, но мертвый.

Старик затянул узел, обрезал леску зубами и посмотрел на небо, где уже собирались тучи.

- Шторм идет, - сказал он. - Настоящий.