Глеб висел вниз головой.

Мир перевернулся три секунды назад. До этого Глеб был успешным архитектором в костюме за две тысячи евро, который спешил на встречу, чтобы презентовать макет сорокаэтажной иглы.

Теперь Глеб был куском плоти, зажатым в пережеванном металле «Ауди», который лежал в кювете.

Ремень безопасности вдавливался в ключицу с энтузиазмом удава. Где-то капало: дзынь… дзынь… дзынь… Бензин или кровь. Неважно.

У Глеба была сломана нога. Он знал это, потому что его кость торчала из штанины «Armani», как антенна, ловящая сигнал Вселенной.

Боли не было. Был только белый шум.

Глеб посмотрел в разбитое лобовое стекло.

Там, ровно в пятидесяти сантиметрах от его лица, в грязи кювета, покачивался одуванчик. Он выглядел как призрачный свет. Ветер методично разбирал его идеальную сферу.

И тут Глеба накрыло.

Его мозг, освобожденный ударом от всех социальных надстроек, вдруг увидел всё разом.

Привыкший чертить прямые линии, он теперь различал идеальную геометрию хаоса. Смятый металл «Ауди» закручивался в спирали Фибоначчи, торчащая кость создавала идеальный золотой угол с горизонтом. Это была не авария. Это был шедевр.

Он увидел себя, переломанного, разбитого, придавленного. Это была Смерть.

И в ту же секунду он увидел, как солнечный луч преломляется в капле бензина, создавая радугу, которой позавидовал бы Ван Гог. Это была Жизнь.

Они не стояли в очереди. Они не боролись. Они трахались.

Ужас и Красота сплелись в один тугой узел.

Глеб вдруг понял, что радио всё еще работает. Из динамика, вдавленного в панель, вещал бодрый голос диджея:

«…а сейчас для всех влюбленных - хит сезона! Погнали!»

И заиграла какая-то невыносимо пошлая попса. «Я твоя малышка, пуси-джуси…»

В его мире это было бы кощунством. Умирать под «пуси-джуси» - это позор.

Но в мире, в который Глеб влетел через лобовое стекло, это было единственно верным.

Эта идиотская песня была такой же частью Бога, как и его торчащая кость. Как и одуванчик.

Глеб почувствовал, как к горлу подкатывает смех.

Это был не истерический смех. Это был хохот Будды, который наконец-то понял шутку.

Он висел в искореженной груде железа, истекал кровью, слушал дерьмовую музыку и смотрел на цветок.

Он был И жертвой аварии, И центром Вселенной.

В этот момент к машине подбежали люди. Чьи-то руки тянулись, кто-то орал: «Не трогай, позвоночник!», кто-то снимал на телефон.

Глеб смотрел на них перевернутым взглядом. Они были бледные, испуганные, серьезные. Для них это была Трагедия. Только Трагедия.

«Дураки», - подумал Глеб с невероятной нежностью.

Он хотел сказать им, что всё в порядке. Что трагедии нет. Что есть только густой, наваристый бульон реальности, в котором плавает всё сразу. Что сломанная кость - это просто дизайн, а страх - это просто вибрация.

Он хотел крикнуть: «Смотрите! Я умираю, и я счастлив! Это одно и то же!»

Но вместо этого он булькнул кровью и сказал:

- Сделайте… погромче.

- Что? - переспросил мужик в кепке, наклоняясь к нему. - Тебе больно?

Глеб закрыл глаза. Свет одуванчика отпечатался на сетчатке. Сердце билось ровно в такт с «пуси-джуси», а тьма накрывала мягко, как басы в дорогих наушниках.

- Мне… - прошептал Глеб, чувствуя, как смех щекочет легкие. - Мне… смешно.

И отключился с улыбкой идиота, познавшего абсолют.